В ноябре 1980 года в далекой Анголе недалеко от города Менонге вооруженными повстанцами был сбит военно-транспортный самолет Ан-26 ВВС Народной Республики Ангола. Казалось бы рядовое событие для охваченной гражданской войной стране. Западные СМИ в то время активно писали о кровопролитных боях на юге Анголы между правительственными войсками и оппозиционерами из движения УНИТА, которых поддерживала армия ЮАР, публиковали информацию о сотнях погибших с обеих враждующих сторон, взрывах на нефтяных терминалах, сбитых самолетах, диверсиях на дорогах и подрывах гражданских судов.

В советской прессе тех времен информация об ангольском конфликте подавалась весьма дозировано. В основном публиковались материалы об успехах правительственной партии МПЛА на ниве строительства общества «свободного от эксплуатации», осуждались агрессивные действия «режима апартеида ЮАР», солдаты которого с территории оккупированной Намибии, сея смерть и разрушения, периодически вторгались в южные районы Анголы. Публиковались материалы и об оказываемой Анголе со стороны СССР помощи в возведении народно-хозяйственных объектов, вскользь упоминалось, о том, что наши военные советники помогают ангольцам «в строительстве вооруженных сил». А вот о том, что эта помощь часто выливалась в прямое участие в боевых действиях, что советские граждане, работавшие в Анголе, причем не только военные, но гражданские, гибли, получали ранения и попадали в плен в наших газетах тогда, конечно, не писали.

А между тем, случай с Ан-26, сбитым 21 ноября 1980 года  под Менонге был далеко не рядовым. Дело в том, что транспортный  самолет ВВС Анголы пилотировался… советским экипажем. Причем летчики, не имели никакого отношения к Министерству обороны СССР, они были гражданскими пилотами и работали на ФАПЛА — Народные вооруженные силы освобождения Анголы, так официально называлась правительственная армия.

  Судьба распорядилась так, что мне, тогда, лейтенанту вооруженных сил СССР, военному переводчику пришлось участвовать в спасении экипажа Ан-26. В результате предпринятой спасательной операции четверых членов экипажа удалось с боем эвакуировать, а вот командир самолета Камиль Моллаев и бортмеханик Иван Чернецкий попали в плен к унитовцам.

Их объявили военными – так было выгодно УНИТА.  Моллаева посчитали капитаном советских ВВС, а его коллегу — лейтенантом. И тут же обвинили в бомбардировках мирных жителей.  Ровно два года повстанцы таскали за собой советских людей по ангольской саванне и джунглям, часто, демонстрируя их западным журналистам, как доказательство некой «советской экспансии в Анголе». И только, через два года, в ноябре 1982 года советских летчиков удалось вернуть на Родину. Через полгода уже в СССР  за проявленные мужество и героизм командир экипажа ангольского самолета Камиль Моллаев будет награжден орденом «Дружба народов» СССР. А вот признания того, что он участник боевых действий в Анголе Камиль Абдурахманович будет добиваться долгих 29 лет…

Кто, как не вы, «камарада совьетико»?

Советские гражданские летчики помогали в 70-80-х гг. ХХ в. Анголе, летая на многих типах советской авиатехники: самолетах Ан-26, Як-40, Ту-134, вертолетах Ми-8. В стране с крайне неразвитой транспортной инфраструктурой, где, по сути, отсутствует железнодорожное сообщение, связь между провинциями осуществлялось только самолетами.  Регулярные авиарейсы имели решающее значение для консолидации нации и веры населения в президента Жозе Эдуарду душ Сантуша. Но своих подготовленных и опытных транспортных летчиков тогда у ангольского правительства было крайне мало. Советские экипажи, конечно, берегли, на особо опасные маршруты над районами, которые контролировали унитовцы, не пускали. И возили они, как правило, только людей и невоенные грузы: медикаменты, продовольствие, топливо, запасные части. Однако в стране, где бушевала гражданская война, сложно было провести какие-то разграничительные линии. И самолеты сбивали. В августе 1980 года  в районе Маталы при подлете к Лубанго  был сбит ракетой, пущенной с земли, ангольский пассажирский Як-40 с 32-мя ангольскими пассажирами. В результате погиб советский экипаж в составе Валерия Ангурова, Вячеслава Крылова и Василия Голубева.

А в ноябре 1980 года пришла очередь экипажа Камиля Моллаева. 15 ноября он отдыхал на отведенной летчикам вилле в Луанде и  находился  в домашнем резерве (резерв на случай, если по каким-либо причинам не сможет лететь экипаж  запланированного  на этот день  рейса).  Во второй половине дня внезапно на виллу приехал капитан Колья Панчо, начальник штаба транспортной эскадрильи ВВС Анголы, к которой и был приписан экипаж Камиля Моллаева. Наши запросто называли его Колей, капитан учился в СССР и хорошо знал русский язык. Собирались обедать. «Все, нужно куда-то лететь», — подумал Камиль. И не ошибся. Капитан вошел, помолчал, опустив голову. Потом сказал: «камарада Камиль, нужно лететь». И, лететь на юг Анголы, в провинцию Квандо-Кубанго, в район границы с Намибией. Советские летчики знали, что там сейчас идет настоящая война, а правительственные войска контролируют только населенные пункты, включая провинциальную столицу город Менонге. Большая часть территории провинции и  дороги подконтрольны вооруженным отрядам УНИТА. Там же, где-то в лесах, в саванне в треугольнике на границе Анголы с Замбией и Намибией на своей базе в Жамбе затаился и лидер унитовцев генерал Жонас Савимби. (Позже в плену Камиль познакомится с ним лично: он удостоится аудиенции у харизматичного лидера ангольских мятежников).

«Ну, ты же знаешь, Коля, нам наше начальство туда не разрешает летать», — ответил на просьбу капитана К. Моллаев.  По соглашению сторон с целью безопасности советским гражданским экипажам, действительно, запрещалось летать южнее железной дороги Менонге —  Лубанго — Мосамедиш (Намиб). Они, тем более, не имели право принимать участия в боевых действиях.

Ангольский начальник штаба с мольбой посмотрел на опытного советского командира. Он знал, что Камиль уже не раз выручал его и, несмотря на запреты, совершал полеты в этих районах. Знал он и то, что кроме Моллаева лететь некому. Только за последние две недели капитан потерял, подряд, в этом районе два самолета Ан-26 с военными ангольскими экипажами. Один пропал без вести, а другой подбили с земли и он чудом нашел в саванне грунтовую полосу, сел на вынужденную. Экипаж, из пяти человек  спасли вертолетами, а машину потеряли. В транспортной эскадрилье ВВС числилось пять советских экипажей и чтобы не посылать в данный район одних и тех же, был составлен график очередности, и лететь на сей раз должен был экипаж Владимира Попова, но он, почему-то, именно в  этот день слег с малярией.

Ангольское военное командование требовало транспортный борт: воюющей армии срочно требовались боеприпасы, продукты, аккумуляторы, резина, запчасти, медикаменты.  Все это, а еще и ящики со снарядами и минами, бочки с бензином, маслом находилось на базе ВВС в Менонге. Но доставить грузы на полевые аэродромы юга Анголы мог только трудяга Ан-26, способный садиться и взлетать с грунтовок. Там же ждали эвакуации и десятки раненых и больных ангольских военных. Оставалась одна надежда на «камарадаш совьетикуш» — так звали наших в Анголе.

«Пожалуйста, Камиль, — помоги, попросил Колья Панчо дрожащим голосом. У меня остался один единственный экипаж с правом бомбить  и, я его должен беречь, бомбить больше некому (советским экипажам категорически запрещалось бомбить. – С.К.).  Приказать я не могу….  От этого зависит жизнь многих наших солдат».

Что чувствовал в это момент Камиль Моллаев? Он вспоминает: «Я думал об ответственности, о престиже своей страны, о том, что мы приехали сюда помогать друзьям. И если я откажусь,  это расценит как мою трусость, и соответственно, будет подорван авторитет доверия к нашей стране.  А быть таким, для меня большой позор. Колья недаром пришел ко мне, он знал мои профессиональные способности и гордость. За три месяца работы в Анголе я не уклонился ни от одного задания и ни разу не вернулся, не выполнив полетный план. А ведь были и такие, находили разные причины не лететь: или сошлется на приступ малярии….

Как то раз, Колья похвалил меня и даже восхищался моей работой —  прямо сказал: вы не сорвали ещё ни одного рейса. Он даже просился со мной в рейс (по профессии он был штурман). Сегодня я просто  не мог ему отказать, хотя… нутром чувствовал, что меня собьют…  Накнуне беседовал с советским майором-советником, он рассказал что унитовцами, в южных районах,  захвачено наше оружие  «Стрела 2», из которых и подбили два Ан-26».

 Все это пронеслось в голове у Камиля,  пока он разговаривал в Кольей. И,  в  конце концов, согласился. Но сказал, что  должен прежде согласовать командировку (слово-то какое!) со своим советским руководством. А если добро не дадут, извини. Анголец все понял. Камиль поставил и  условие, что если полет разрешат, ангольцы должны вооружить весь экипаж  и дать автоматы. Добро было получено. С командиром полетели второй пилот Вячеслав Ретизник, штурман Николай Филь, бортрадист Николай Рыбалченко, бортмеханик Иван Чернецкий и два наземных авиатехника — Владимир Медведев и еще один, Моллаев не запомнил его фамилии. Нужно было торопиться, времени оставалось в обрез и сегодня  же сесть в Менонге еще до захода солнца — там отсутствовало освещение полосы для ночного старта.

Командировка на войну

16 ноября 1980 года самолет ведомый экипажем Камиля Моллаева прилетел на базу ВВС в Менонге. Он едва успел сесть до захода солнца. До ухода на отдых Моллаев детально проинструктировал экипаж о бдительности, о необходимости опломбирования лючков, чтобы диверсанты не заминировали самолет (такие случаи были). Но самое главное: мысленно отработал свои действия при вынужденной посадке или маневр уклонения при возможной встрече с южноафриканским истребителем. Вечером советских летчиков разместили в городской гостинице, а с рассветом следующего дня они начали «плотно» работать. Пять дней подряд самолет К. Моллаева совершал опаснейшие рейсы вдоль границы Анголы с Намибией. Без связи, всяких приводов и посадочных огней садился на разбитые полевые аэродромы, порой сомневаясь, кто контролирует его? Фапловцы или унитовцы? Перевозил раненых солдат, медикаменты, бочки с бензином, мины, снаряды, патроны в ящиках, артиллерийские установки, вывозил бомбы с брошенных фапловцами аэродромов. Летал в Куито-Куанавале, вокруг которого упорно сжималось кольцо вооруженных оппозиционеров УНИТА. Однажды экипаж с большим перегрузом,еле успел взлететь с одного из грунтовых аэродромов, который окружали вооруженные до зубов унитовцы.

В  тот роковой день 21 ноября 1980 года самолет Камиля Моллаева, вылетел в Мпупу, городишко на границе с Намибией. Долетели нормально, разгрузились. Командир переговорил с местным военным начальством, поинтересовался, беспокоят ли унитовцы, на что получил ответ: «иногда стреляют, но они, там за рекой». Этот ответ Камиль помимо воли зафиксировал в памяти. Потом факт, что унитовцы находятся за рекой, всплывет в его сознании в самый нужный момент. Взяли на борт 19 солдат ФАПЛА, в том числе раненых, и около 10 часов утра вылетели обратно в Менонге. Камиль Моллаев вспоминает: «После взлета набрал высоту в 3000 метров. Выше нельзя было:  впереди по маршруту полета и над Менонге  стола облачность.  При отсутствии приводных средств и незначительном уклонении  от трассы, можно было и блудануть.

На 13-й минуте полета в кабине вдруг раздался негромкий хлопок: как будто в ладоши кто-то хлопнул. Осмотрелись, в кабине все в норме, по приборам, контролирующим работу двигателей, тоже в порядке. Второй пилот Вячеслав Ретизник выглянул в окно и в панике закричал: «правый двигатель сильно горит, ох горим, как сильно … »! Впоследствии, как говорил один из  унитовских солдат, пленивших советских летчиков,  с земли было видно, как горящее топливо большими языками падало с горящего самолета на землю и догорало. Дальше Камиль  действовал «на автомате»: дал команду бортмеханику выключить правый двигатель, принять меры к тушению пожара, бортрадисту — передать на землю о случившемся, прикрикнул на второго – панику прекратить, держать машину! «Эх, кабы знать,- вспоминал Моллаев, — бортрадист книжку читал, радиостанцию перед взлетом не включил, и связи с землей не было у нас. По его милости, нас своевременно и не начали искать».

Под самолетом была грунтовая посадочная полоса, на которую сел на вынужденную подбитый в начале ноября ангольский экипаж Ан-26.  Экипаж тем и спасся. Его потом эвакуировали вертолетами. Счет шел на секунды. Самолет в воздухе горит мгновенно, как порох. В любой момент правое крыло, могло прогореть и разрушиться, и тогда Ан-26 завертелся бы в воздухе, как осенний лист, и рухнул на землю. Ракета ПЗРК с тепловой головкой влетела и взорвалась прямо в выхлопном сопле правого двигателя.           Дорога была каждая доля секунды. Летчик, применив экстренное снижение, попытался с левым разворотом посадить машину под собой, на площадку, но высота была слишком велика, а бросать горящий, готовый развалиться самолет еще в более крутое пике – чистое самоубийство. Тогда Моллаев принял решение продолжить снижение с разворотом на 270 градусов и посадить самолет, но обязательно, на этом берегу реки! С вертикальной скоростью 50 метров в секунду и поступательной более 500 км в час продолжалось снижение. Во чтобы то ни стало, на этом берегу – ведь унитовцы, по словам ангольцев, – «за рекой». Эта мысль буквально свербела в мозгу летчика. Выровнял машину над верхушками громадных деревьев, но скорость была велика. Чтобы погасить ее снизился и стал цеплять верхушки деревьев. И ему это удалось. Командир экипажа смог совладать с горящей, теряющей управление машиной и посадил Ан-26, на берегу реки, остановившись в 10-15 метрах от воды, да так мастерски, что все,  и экипаж, и пассажиры остались живы! И если бы посадочная скорость была на 3-5 км/час выше, была возможная вероятность  всем утонуть в реке. И хорошо, что не попал на посадочную полосу, его там ждали, она была заминирована.

 Камиль Моллаев вспоминает: «Самолет остановился перпендикулярно к реке, всего в 10-15 метрах от воды. Там была слегка заболоченная местность, это смягчило удар. Никто серьезно не пострадал: ушибы, да порезы в процессе побега (об этом я узнал гораздо позже от бортмеханика Ивана Чернецкого). В момент приземления на брюхо, я принял жесткий удар в поясницу и позвоночник, почувствовал сильную пронзительную боль. Из глаз брызнули яркие искры и пошли черно-белые круги. Самолет остановился, запахло горелым. Помню крик штурмана Филя: «Камиль, быстрей выскакивай, а то сгоришь!». В ответ громко прошептал: «Возьмите автоматы!». И потерял сознание». Сколько времени Камиль Моллаев просидел в кабине в таком состоянии, он не помнит. Придя в себя, с большим трудом поднял голову, кабину быстро заполнял едкий дым, никого из членов экипажа рядом не видно. Дверь из кабины в салон самолета плотно закрыта, видимо, заклинило при ударе и все выпрыгнули через окна.

Нужно выбираться, иначе сгорю, мелькнула мысль. Как в замедленной съемке, Камиль открыл свою форточку. Но прежде чем просочиться в узкий проем, опустил на землю свой автомат АК со складным прикладом (спасибо, Колья!), взял карту, валявшуюся в ногах, и медленно перенес отказывающееся подчиняться тело через переборку. Выполз из кабины на землю. С трудом поднялся, стал искать взглядом членов экипажа. Увидел их уже на значительном расстоянии, бегущих на юг гуськом друг за другом. Возникла мысль: «а почему на юг, надо же на север?». Стал надрывно звать: «Вернитесь!». Но тщетно. Затем непосредственно позвал штурмана-земляка: «Николай, вернись, вернись, Никол-а-й …»! Кто-то последний сделал попытку повернуть, но его остановили за руку (впоследствии авиатехник Владимир Медведев – не член экипажа, уже в Москве, рассказал: «Вижу, нет командира, говорю: командира нет, давайте вернемся за ним. Но меня одернули, не твое дело, иди за нами».  Затем Камиль увидел в аварийном люке трех бьющихся в истерике солдат ФАПЛА, которые одновременно пытались пролезть в узкое отверстие, да и застряли в нем. Было смешно, но смеяться не было сил. Подошел, помог им. Одного, с трудом, затолкал обратно, двое тут же проскочили (худосочные были солдатики), а третий выскочил через открытую дверь салона. Заглянул в салон, там никого не было. Все трое моментально исчезли в ближайших кустах.

Не в моем характере оставлять людей в беде!

Голова страшно гудела,  болела спина,  и летчик понял, что без посторонней помощи не обойтись. Подошёл к кабине, поднял автомат с магазином и полетную карту и, выпрямляясь, почувствовал жуткую и пронзительную боль в позвоночнике, в районе лопаток,  и черно-белые круги в глазах, непроизвольно вырвавшийся стон. Его голос и стоны услышали, подбежали  несколько фапловцев, летевших в самолете. Португальского языка Камиль тогда еще не знал, но по жестам понял, спрашивают, что с ним? Летчик показал рукой на позвоночник, мол, сильно болит. Ангольцы помогли Моллаеву, подхватили  подмышки и потащили к ближайшим кустам. Это было верное решение: тлеющий самолет мог взорваться в любую секунду.

Пока летчика тащили, вокруг послышалась стрельба, над головами засвистели пули. Камиль освободился от поддерживаемых его солдат, вставил магазин с патронами в автомат, перезарядил и побежал в сторону, куда ушел его экипажа. Пули свистели над головой (как в кино), втянув голову в плечи, он продолжал бежать. Мелькнула мысль: сейчас срежут  и  сыновья не узнают, как и где погиб их отец. Все ангольцы без оружия, они летели в Менонге, кто в отпуск, кто в госпиталь, и свои стволы оставили в Мпупе. Один Камиль с автоматом. В конце концов,  залег. Местность была открытая. Фонтанчики воды от пуль всплескивались возле головы. Но вдруг стрельба прекратилась. Отполз подальше. Настойчиво сверлила мысль: где же мой экипаж? В самолете ведь никого не осталось.

  Прошло какое-то время. Нужно было что-то предпринять. Для начала, закопал в песок документы. Их было два.  Один советский: простая серая бумажная корочка с фото, сертификат, выданный в советском посольстве взамен паспорта. Другой – ангольский, закатанная в пластик маленькая карточка – что предъявитель сего, Камиль Моллаев –  сотрудник ВВС Анголы. Стал ждать темноты, прислушиваясь, с автоматом на изготовку, переворачиваясь со спины на живот и обратно, пытаясь просушить одежду, т.к. лежал в водяной жиже. В последствии, как рассказывали унитовцы пленившие его: место это кишело крокодилами…

 Даже мысли куда-то уйти без членов экипажа у Камиля не появилось. Если кто из них погибнет или попадет в плен, для спасшегося командира — это позор на всю жизнь! А он мог уйти с теми фаплавцами и спастись. Как сказал позже К. Моллаев: «Я бы с этим клеймом, не смог бы жить спокойно дальше. Не в моем характере бросать и оставлять людей в опасности». К вечеру стало заметно прохладнее, летчик стал мерзнуть. Решил ползти к самолету. Только там он надеялся собрать своиих. Самолет так и не взорвался, горючее выгорело, остатки фюзеляжа потихоньку тлели: от него ощутимо веяло теплом.

Моллаев вспомнил, что раньше никогда в жизни не ползал по-пластунски, а тут пришлось. Как бы врастая в землю пополз, забыв о боли в спине. Кругом была тишина, но он нутром чувствовал, что за ним из кустов наблюдают фапловцы: подойти боялись, но видели, раз советский летчик здесь, не убежал, за ним должны прислать вертолеты!

Камиль подполз к остаткам сгоревшего самолета, но, не остановился, пополз дальше, к реке, в горле стояла сушь жуткая сушь. Напился воды. Умылся. Мерзкая, мутная жидкость с мелкими красными червячками и прозрачными амебами – но жажда пересилила отвращение. Умылся, даже успокоился — вокруг тишина. Боль немного ушла. Смог встать, подошел к самолету: бугры расправленного металла, торчал один хвост, на нем хорошо была видна камуфляжная темно-зеленная раскраска с эмблемой ВВС Анголы. Обошел остатки машины, которая его сначала ввергла в этот ад, но потом, все-таки, спасла.

Спасибо, тебе, самолет….

            Среди расплавленного металла  кабины экипажа Моллаев обнаружил обгоревшие остатки четырех АК, из числа выделенных экипажу ангольским капитаном Колья. С сожалением подумал, значит, не взяли ребята оружие, оставили, не послушали командира… А может не успели? Нужно было защититься от крокодилов, бегемотов, львов и другого зверья, добыть пищу. Сердце сжалось в нехорошем предчувствии. Из расплавленного металла, корягой,  выбрал стальной, из нержавейки, кипятильник для запаса воды, он был ещё горячим, зашипел в речной воде и, набрав воду, поднёс к остову хвоста самолета, поставил, сев на него и опёршись тяжёлой спиной на хвостовую часть. Вдруг услышал жалобный зов: «Камиль, Камиль? Моллаев узнал голос Ивана Чернецкого, своего бортмеханика. Мелькнула мысль: не бросили все-таки командира, здесь они! Спросил, Иван, ты, как ты там, цел? Да. Остальные где? Иди сюда, к машине … . Сейчас. «Он видел меня и долго не решался выходить из укрытия, – вспоминал Камиль. — Я никак не ожидал увидеть его в противоположной стороне, куда они направились от горящего самолета, в начале. «Где наши? В каком они состоянии?». «Не знаю, я от них отстал, все целы, вроде крови не видел».

              Оказывается, члены экипажа после вынужденной посадки долго открывали дверь неразгерметизированного салона самолета. Открыв,  быстро выскочили из горящей машины, рванули в лес, не думая об остальных. Все были молодые, здоровые 30-летние парни. Иван, грузный, вес к сотне, возрастом в 46 лет, поспешил за ними, но быстро сдал, отстал, дыхалки не хватило. И вернулся. Потом решил отсидеться в камышах. Вот увидел командира, обрадовался и вышел из укрытия. Командира резанула мысль: все-таки бросили, ушли….

Вдруг невдалеке на пригорке, зашевелись кусты, и показались силуэты вооруженных людей. Командир дал команду: к реке. Летчики решили спрятаться в воде. И хорошо, что не успели: не ведали они, что река кишела крокодилами. Пулеметно-автоматные очереди стрелкового оружия отрезали Камиля и Ивана от воды. К. Моллаев вспоминал: «Пришлось залечь за расплавленным металлом. Пули засвистели вновь, невозможно поднять голову, фонтанчики воды подымались  в 10-15 сантиметрах у голов летчиков, вроде стреляли прицельно, а может сам Господь Бог оберегал. Рядом, со странным звуком,  стали рваться   запущенные с полевых минометов мины.  Тело Ивана распласталось поперёк траектории полёта пули, хорошая мишень. Говорю ему, Иван разверни тело вдоль траектории полёта пули. Он, как на оси, на животе, выставив задницу вверх, манипулируя ступнями ног, подвернулся, но не совсем и сделал это так смешно, что я расхохотался. Чего смеёшься, а я ему, ещё подверни. Я вероятно ещё не осознавал о случившемся и о дальнейших событиях». Приподняв голову, Моллаев увидел, что их окружают люди с оружием. Автомат был рядом, подумал, лучше стрелять, в плен живым не сдамся. Взял на мушку цель, нажал крючок, и… клац, выстрела не последовало. За доли секунды у командира промелькнули тысячи мыслей одна страшнее другой, но главная: а почему нам раньше не выдавали оружие? Увидят, скажут: в Анголе воюют совьетико. А это — политика. Если я убью нападавшего, наверняка убьют и меня, а Иван без оружия, его невиновного – замучают. Его же кончат. Застрелиться самому. А Ивана кто застрелит? Или застрелить Ивана, а потом себя. Ну, это уже слишком. Солдаты УНИТА уже рядом. Стоп. Решение открыть огонь отменяется. Я гражданский специалист и клятву, в плен не сдаваться, не давал. Обстановка требовала других неадекватных решений. И Камиль резко, что было сил, как мог, отбросил автомат в сторону воды, в надежде избавиться от улик, но сил у изможденного летчика не хватили: не добросил.

Унитовцы уже над головой с автоматами, сильно возбуждены, агрессивны. Заставили встать, обыскали. Подобрали выброшенный автомат. Чей? Твой? Нет. Чей? Камиль жестом показал: не знаю, солдаты были в самолете, наверное, их. Один, видимо старший по званию, взял автомат, отстегнул магазин, взвел затвор, откуда вылетел патрон и блеснуло зеркало чистого ствола: не стреляли. Это, видимо, и спасло летчиков. Так для двух советских людей, украинца, и дагестанца начался долгий ангольский плен.

Операция спасения. Луанда, 22 ноября 1980 года

             В столице Анголы, в разгаре был субботний день. Луанда в предвкушении выходного дня. По субботам наши военные советники и переводчики трудились только до обеда, затем «личное время». На базе ВВС, где я работал старшим переводчиком группы ВВС, ребята уже готовили баньку, вечером можно было и расслабиться. Впереди радостные хлопоты: накануне 19 ноября отметил в узком кругу свое 23-летие, а сегодня вечером предполагалось «сесть» более широкой компанией. Вдруг ко мне в квартиру буквально ворвался мой ангольский шеф, советник командующего ангольских ВВС полковник Виктор Семенович Шруб. Он был личностью почти легендарной. Сам по себе человек примечательный, хоть и маленького роста, но крепко сбитый, весь как натянутая пружина, он был не просто, советником, а советником «летающим». Мы точно знали, если рано утром над Луандой носится истребитель Миг-21, выписывая немыслимые кульбиты, – это Шруб резвится.

«Срочно вылетаем в Менонге, там вчера сбит наш Ан-26, экипаж, возможно, захвачен», — быстро сообщил он. И добавил: «На сборы даю десять минут, машина внизу». Шруб уже одет в фапловский камуфляж и ботинки в высокими берцами — форму, которую советники, работающие в столице используют в основном для командировок в провинцию. Обычно из-за изнуряющей жары мы в Луанде одеваемся проще – легкие ангольские офицерские брюки зеленого цвета и светло-голубая рубашка. Быстро одеваюсь в камуфляж и через десять минут мы уже на пути к дому, где размещены экипажи отряда военно-транспортных самолетов Ан-12, подчиненных советскому главному военному советнику в Анголе генерал-лейтенанту Василию Шахновичу. По пути Виктор Семенович кратко вводит меня в курс дела. Генерал Шахнович, не очень надеясь на ангольскую сторону, приказал ему, как старшему по ВВС, вылететь в Менонге и возглавить операцию по спасению экипажа. Для доставки группы был выделен военно-транспортный самолет Ан-12 с советским экипажем.

У «летунов» отряда Ан-12 легкий переполох. Полетов на сегодня запланировано не было, экипажи отдыхали, а приказ о срочном вылете застал их врасплох. Но они, в отличие от своих коллег попавших в беду, люди военные и обязаны выполнить приказ. Шруб мужик крутой, и уже через пять минут экипаж начинает лихорадочно собираться. Глядя на мельтешащих перед глазами «летунов», кое-кто из которых, воспользовавшись свободным днем, затеял стирку, он задумчиво произнес: «А что, если нам не ждать этих копуш, а? Сейчас быстренько на аэродром, возьмем у кубинцев «спарку» (учебно-боевой МиГ-21. – С.К.) и через сорок минут будем в Менонге, ну?».

У меня резко засосало под ложечкой. Знаю, Шруб способен на такое. Несколько месяцев назад, в июне 1980 года он спас нашего подполковника, который служил в Шангонго, это почти на самой границе с Намибией, и подхватил там церебральную малярию. Советского советника эвакуировали в Лубанго, это 650 км к югу от столицы. Но перевезти его в госпиталь в Луанде не смогли: из-за опасности нападения южноафриканских Миражей полеты транспортной авиации в этом районе были временно прекращены.

Время шло, а состояние «малярийного» подполковника ухудшалось. Кончались лекарства, а главное – физраствор, который через капельницу вводился в кровь, поддерживая функции организма тяжелобольного. Тогда Шруб вызвался «сгонять» в Лубанго на реактивном истребителе. Этакая воздушная неотложка или, если хотите, «реактивная скорая помощь». Тогда в условиях Анголы это был единственный способ спасти советского человека, попавшего в беду. На свободное сиденье второго летчика «спарки» МиГ-21 были загружены бутыли с физраствором, лекарства, шприцы – всё, что медики нашли в медпункте нашей военной миссии и кубинском госпитале. Все тщательно упаковали и закрепили. Полковник Виктор Шруб выполнил свою задачу, доставил медпрепараты, которые помогли организму подполковника продержаться. А затем больного эвакуировали в Луанду, человек был спасен.

Здравый смысл берет верх и Шруб отказывается от авантюрных планов полета в Менонге на истребителе. И, слава Богу! Менонге, столица провинции Квандо-Кубанго – это далеко не Лубанго. Там идет настоящая война. Правительственные войска контролируют лишь несколько населенных пунктов, включая провинциальную столицу. На остальной территории делаю свою работу унитовцы. И делают неплохо. Пример тому – сбитый Ан-26.

А тем временем на аэродроме Луанды советские техники быстро готовят Ан-12 к вылету. Через два часа садимся в Менонге. На борту кроме нас взвод ангольского спецназа: «Tropas de intervenção» — «Части вторжения», так грозно зовется этот элитный отряд ФАПЛА. Снижаемся «по спирали», чтобы максимально обезопасить себя от возможных пусков унитовских зенитных ракет. Ни о каких тепловых ловушках, отстреливаемых при посадке и взлете, в Анголе тогда и не слышали. На аэродроме уже стоят подготовленные к вылету три Ми-8. Спецназовцы быстро рассаживаются по вертолетам, туда же тащат и нас. Командир спецназа приготовил Шрубу и мне место в головной машине. Однако командир авиабазы в Менонге решительно против того, чтобы советский советник из столицы участвовал в операции. Это соответствует и инструкциям провожавшего нас в Луанде военного атташе СССР в Анголе генерала Валерия Соколина: без лишней надобности не рисковать. Нам остается ждать сообщений от десантников на местном КДП.

Прошло более трех часов. Ангольские вертолеты возвращаются на базу. Но только два. Третий сейчас догорает недалеко от сбитого Ан-26. Летчики ведут машины с осторожностью: Ми-8 предельно перегружены. На них свой десант и экипаж с подбитой «вертушки». И главное — спасенные люди со сбитого Ан-26. Из приземлившихся вертолетов на поле аэродрома вываливаются ангольские спецназовцы, некоторые перевязаны окровавленными бинтами. Среди спасенных и четверо наших, советских. Мы бросаемся к ним. Тут же выясняется: среди них нет командира экипажа и бортмеханика. Ангольский лейтенант, командир десанта, несмотря на только что пережитый смертельный бой, вытягивается «в струнку» и докладывает Шрубу. Место падения Ан-26 вертолетчики нашли довольно быстро, благо было еще светло. Он лежал на открытой местности рядом с рекой, берега которой заросли высокой травой. Людей видно не было. Приняли решение двум машинам сесть, а третьей прикрывать десант с воздуха. По приземлившимся Ми-8 из кустов обрушился шквал огня. Десант ответил и завязался бой. Летчики «вертушки» находящейся в воздухе не растерялись, сделали боевой заход и дали залп из «нурсов». Это собственно и решило исход боя. Как только стихли выстрелы, из зарослей к спасателям выскочили скрывавшиеся там пассажиры-ангольцы и четыре члена экипажа Ан-26. Их посадили в вертолет. Обратно пришлось возвращаться на двух вертушках: один из вертолетов от попаданий загорелся.

Спасены четверо наших, двое остались там в саванне. Но сегодня продолжать поиски было невозможно. Стало темно, а попавший под обстрел вертолет, был буквально изрешечен пулями (этот вариант вертолетов Ми-8 не был бронирован, а представлял собой обычный транспортник и подвешенными на пилонах блоками «НУРС»). Даже не понятно как он долетел до аэродрома. Кстати, это была та самая машина, в которой ангольские спецназовцы зарезервировали место для нас…

Заставлять ангольцев продолжать поиски с одной «вертушкой» без страховки у нас не поворачивался язык. Шруб принял решение немедленно потребовать от местного командования, которое вело себя исключительно пассивно, снарядить в район падения самолета бронеколонну с десантом. «Завтра сядем на броню, и все выясним на месте сами», — заявил он мне, видимо, решив проигнорировать приказ из Луанды и лично возглавить поиски.

На наши настойчивые требования, подкрепленные матюками Шруба снарядить в район падения Ан-26 бронеколонну с десантом, командир базы в Менонге отвечал уклончиво и только качал головой: от него это не зависело. А утром мы получили сообщение, что недалеко от Менонге на шоссе, ведущем в Куито-Куанавале, унитовцами было совершено нападение на гражданскую колонну с продовольствием и горючем. Пять грузовиков и сопровождавший их БРДМ были сожжены. Все имевшиеся в распоряжении местного командования средства были немедленно задействованы в поиске бандитов. Идея снаряжения бронеколонны для спасения оставшихся членов экипажа Ан-26 так бы сама собой отошла на задний план. Оставалась надежда только на ангольских вертолетчиков.

Тщательно осмотрев побывавший в бою Ми-8 и не найдя катастрофических повреждений, ангольские летчики подгоняемые Шрубом, осмелились совершить еще одну вылазку к месту падения Ан-26. На этот раз пилоты были значительно осторожнее: пара вертолетов подошла на большой высоте, дала залп из «нурсов» по окружающим зарослям и лишь затем села. Десант спецназовцев, находившийся в машинах прочесал местность рядом с упавшим Ан-26 и подбитым Ми-8 (самолет и вертолет тому времени полностью сгорели). Но так никого и не нашли: ни живых, ни мертвых… Ясно, что нападавшие ушли в глубь саванны, прихватив с собой плененных советских граждан. Вылеты на поиск исчезнувших советских летчиков продолжались еще несколько недель…

            Но вскоре радиостанция УНИТА «Голос Черного петуха» сообщила, что «освободительная армия Жонаса Савимби захватила в плен нескольких боевых советских летчиков, бомбивших мирные ангольские города, освобожденные от предателей ангольского народа и кубино-советских наемников МПЛА»… Конечно, это было откровенной ложью, но что поделаешь, дезинформация в ангольском конфликте использовалась широко с обеих сторон. В советской прессе об этом естественно не писали, и факт этот огласки не предавался. Ведь объявить, что в Анголе попали в плен к повстанцам советские люди – значит, признать, что ни участвуют в боевых действиях.

Подробно о злоключениях Камиля Моллаева и Ивана Чернецкого в унитовском плену я узнал только спустя 32 года. От самого Камиля, когда он в январе 2012 года приехал по нашему приглашению в Москву в резиденцию российского Союза ветеранов Анголы.

Плен

          После захвата советских летчиков, вражеские солдаты увели их подальше от упавшего самолета – в лес. Боялись вертолетов. Затем, опасаясь преследования, быстро уходили  пешком трое суток. Периодически, когда в воздухе слышался вертолетный гул, унитовцы тут же прятались: бросались под раскидистые деревья и накрывали узников брезентом. Сопровождала пленных группа  человек в тридцать, хорошо вооруженных. Шли по саванне и джунглям в основном днем. Ночью, хоть глаз коли, поэтому все отдыхали. Камилю  Моллаеву трудно было идти из-за больной спины, думал, пристрелят. Затем появились грузовики, пленных посадили в кузов: стало легче. Но иногда машины сменялись на санные повозки, запряженные быками. Так пленных несколько недель тащили вглубь Анголы, но в основном ногами.

Когда прибыли на базу, наших летчиков разделили, начали допрашивать. Камиль помнит, что кроме чернокожих унитовцев, были и двое белых, говоривших по-английски. Но было явно видно, что они из разных структур. Моллаев предположил, что один – юаровец, другой из США. Он вспоминал: «Допрашивали очень жестко, с угрозами о расстреле, хитрили, вопросы ставились одного смысла, но по разному, пытаясь поймать на слове. Руководили допросом, видимо, агент ЦРУ, рядом юаровец, с ними сидели унитовцы. Интересовались в первую очередь военно-стратегическими вопросами. И особенно, местом расположения ПВО, откуда был подстрелен пассажирский Як-40 и создающий большие проблемы ЮАРовским истребителям. И так полтора года. Но что я мог знать? Хотя знал достаточно многое, что их интересовало. Приходилось фильтровать, что важно, а что нет. И отвечать. Хитрить и прикидываться наивным. Я держался, как мог, пользуясь тем, что они не лучшим образом говорили по-русски. Мы вас расстреляем. Ну стреляйте. А, что я вам плохого сделал. Я гражданский летчик, приехал оказывать помощь мирному населению Анголы, развозил продукты по провинциям для мирного населения, вашим детям, родителям, родственникам. Вывозил беженцев, больных. А почему на военном самолете и с солдатами? Другого не было, они одинаковые и для меня нет никакой разницы. Солдаты мои пассажиры. Неправда, ты военный лётчик, мы заставим тебя сказать правду. Меня убеждали, что Советы о пленных забывают, склоняли к переходу на Запад, мол, семью вашу вывезем. Я же говорил, что если меня захотят освободить, то соглашусь на отправку только в соцстрану».

База оказалась промежуточной, и пленников отправили дальше: их тасовали, словно колоду карт, чтобы не могли определить их местоположение. К. Моллаев вспоминает: «Постоянно в одном и том же месте не держали. В неделю раз, а то и два, ночью приходила грузовая машина, все грузились и ехали на новое место. Нас прятали. Одно время, в кузове, мы с Иваном сидели вместе, обо всем переговариваясь и договариваясь. Затем унитовцы стали сажать нас в разных углах кузова, говорить запрещалось, приходилось изощряться. Потом одного стали сажать в кабину, чтобы между собой не общались». А еще он вспоминал, что часто приезжали западные журналисты.  Камиль припоминает, что  как-то приехали очередные репортеры. Пленникам принесли военные летные комбинезоны, мол, снимайте гражданку, переодевайтесь. Будут фотографировать. Видимо, чтобы представить Западу их как военных. Камиль отказался. На него напялили комбез силой. Крепко держали за руки. Угрожали. Вырезку из западной газеты с этим фото получили затем его родственники. Как рассказывал К. Моллаев, унитовцы, особенно, вначале 2-х годичного плена угрожали им часто, в том числе и пытками и расстрелом. Но не пытали: берегли. А вот психологически обрабатывали постоянно. Склоняли к измене Родины, «суля виллами, автомашинами, роскошной жизнью, говорили, что будут жить среди русских людей, вокруг будут красивые женщины, что можно будет привезти семью и жить ни в чем не нуждаясь… А в противном случае ждет их на Родине каторга или расстрел. Вестей из Союза не было, одна дезинформация. Никаких писем не передавали, никаких газет. Периодически пленникам обещали обмен и возвращение на Родину. Но и здесь унитовцы врали: мы вас, мол, готовы отдать, а не берут! Мучали сомнения, исказил имя, фамилию, вот и не берут. Проходили недели, и надежды сменялась разочарованием: унитовцы, видимо, торговались, пытаясь получить за пленных советских граждан максимальные политические дивиденды.

Наши пилоты, абсолютно гражданские люди, волею судеб заброшенные на ангольскую войну, превратились в предмет торга Ж. Савимби с мировым сообществом. В течение долгих двух лет плена их таскали по джунглям и саваннам Анголы, периодически демонстрируя на пресс-конференциях для западных журналистов в качестве доказательства «советско-кубинской экспансии».  Моллаев вспоминает: «Часто приезжали какие-то делегации из разных стран, где нас афишировали так: вот, мол, советские офицеры, летчики, которые бомбят наших мирных граждан, их села, и т. д. Наших возражений и доводов против никто не слушал. Им это и не нужно было». Перед подобными встречами делали в вену укол для снятия позвоночной боли, возможно, наркотики. Было ужасно хорошо, кайф.

Летчиков держали в хижинах на значительном расстоянии друг от друга, чтобы не общались. Охрана: 20 безупречно вооруженных солдат, делилась на внешнюю, среднюю, а внутри хижины вместе с пленными неотлучно находились по два самых смышленых бойца. Старались кормить три раза в день, по крайней мере, лучше, чем своих солдат. Явно рассчитывали на будущие политические дивиденды. Но питание было скудным. Камиль вспоминал: «Пищу давали три раза в день: утром маленькая кружка кофе с одним печеньем и повидлом на кончике чайной ложки – и все. В обед мамалыга, похоже, из кукурузной муки с приправой из трав или, так называемой тушенки, которую противно было есть, редко с маленькими кусочками мяса убитой козы или дикого буйвола (т.н. мамалыга — это национальная ангольская еда фунжи: мука маниоки, кукурузы и т.д. разведенная теплой водой до состояния клейстера, не редко с песочком. – С.К.). На ужин, примерно, то же самое. Качество приготовления, конечно, неважное. Солдат охраны в отличие от нас кормили один раз в сутки, они голодали. Я даже подкармливал их своей пищей, и благодаря этому выведывал какую-никакую важную информацию».

Однажды летчикам довелось познакомиться с самим лидером повстанцев – Жонасом Савимби. Пленных подвели к группе каких-то важных «шишек». Камиль вспоминал: «Не знали мы кто это, сказали, от него зависит наше освобождение, подумал, что очередной западный визитер, он подошел, я улыбнулся, тут меня и схватил объектив  камеры. А оказался главный унитовский генерал. Потом, встретились с ним при нашем освобождении».

Перед самым освобождением (но летчики этого не знали) для последних уговоров приехал очередной визитер — женщина, чисто говорящая по-русски. Как старательно она уговаривала их согласиться ехать на запад, обещая золотые горы, вы будете жить среди советских людей. Камиль вспоминал: «Особенно меня возмутило, то, что она так чисто говорит. Ты кто такая? Откуда знаешь русский? Оказалось эмигрантка. Я её послал на три буквы. О, как она возмущалась! Как мне жаль вас. Ваш Брежнев умирает, но никак не умрёт. В стране нечего есть и скоро она распадётся. Подумайте о себе, мы вас хотим спасти (американцы пытались обменять нас на своих плененных, но  в МПЛА  требовали от нас письменного согласия, чего мы конечно не давали). Вы что не знаете, что делают с такими как вы? А, что, наивно спросил я? Как что? Каторга в Сибирь или расстрел. Как бы там ни было, предпочитаю умереть на Родине, ответил я.  Когда уехала, начальник охраны, жестокий такой парень, спросил у меня, за что я ее обидел. Я ответил, что она меня склоняла к измене Родины. Но даже он был возмущен этим, выругался матом в ее адрес, чем поднял мой авторитет перед другими унитовцами».

            Чтобы скоротать дни плена и научиться португальскому языку, Камиль пытался приобщить своих стражников к различным играм. Вырезал из дерева шахматы, затем сделал шашки, потом нарды. Появились и карты. Учил охранников  и своему языку (по национальности К. Моллаев дагестанский кумык). Иван Чернецкий учил их русскому, сами пленники совершенствовались в португальском: так, общаясь с солдатами, выведывали у них крохи информации.

Карандаш и бумагу охранники не давали, приходилось иногда воровать у них клочок бумаги, так посылали депеши друг другу. Много раз пытались отправить письма через западных журналистов, но они не доходили. Даже отправляли записки через солдат, может что-то дойдет до Луанды? Ни одна не попала адресату.

Однажды удалось написать домой на бланке (унитовского) Красного креста. Нужно было уложиться в 25 слов. Написал, не надеясь ни на что: «Здравствуйте дорогие Катя, Эльдар и Тимурчик. С нетерпением жду, когда увижу вас. Берегите себя, надеюсь на Красный крест. Обнимаю целую, ваш папа. 21 декабря 1981 г. Место отправления: УНИТА, Ангола». К удивлению Камиля, это письмо дошло: после возвращения из плена он нашел его у себя дома в Махачкале.

Освобождение

Изучение документов, свидетельства очевидцев тех событий ясно показывают, что в работе по освобождению Камиля Моллаева и его коллеги Ивана Чернецкого из плена УНИТА участвовали многие советские службы: посольство СССР в Луанде, Генштаб, МИД, КГБ, ГРУ, даже советские представители в ООН. Вопрос о привлечении представителей Международного Красного креста к их вызволению из неволи, как и к освобождению советского прапорщика Николая Пестрецова, пленного солдатами 32-го батальона ВС ЮАР «Буффало» в августе 1981 г. в Анголе под городом Онджива, обсуждалась на самом высоком уровне, вплоть до ЦК КПСС. Унитовцы и юаровцы затягивали переговоры, пытаясь извлечь максимум выгоды из захвата на территории Анголы советских граждан. И только к концу 1982 года сторонам удалось договориться.

             Пленники об этом, конечно, не имели представления. В ночь с 10 на 11 ноября 1982 г. за ними и охраной прислали грузовую машину, это оказался советский трофейный «УРАЛ». Как вспоминал Камиль, при виде этого знакомого, почти родного советского грузовика, у него защемило сердце. Приказали срочно собираться, все подумали, что, как обычно, перевозят в новый лагерь. Ехали долго, около семи часов. Торопились. Когда привезли на место, пленников начали срочно приводить в порядок: принесли воды, дали вымыться, накормили. Затем принесли новую одежду (рубашку с коротким рукавом, брюки, туфли). Верхняя одежда оказалась мала, еле налезла, а туфли Камилю вовсе не подошли. Минут через сорок принесли солдатские ботинки, другой обуви у унитовцев не оказалось. Затем посадили летчиков в трофейный УАЗ-469 и в сопровождении восьми до зубов вооруженных солдат повезли на большое поле, похожее на футбольное.

            На нем собралось много народа. Начался митинг. Он был посвящен 11 ноября – дню, когда была провозглашена независимость Анголы от португальцев. Выступал президент УНИТА Жонас Савимби. К. Моллаев вспоминал: «Вероятно, он был сильным оратором. Ему часто хлопали, скандировали его имя, произносили здравицы. Затем речь пошла о нас, что мол здесь находятся два «presioneiros sovetiсos» (cоветских пленника), военных летчиков, взятых в плен два года назад. И вдруг прозвучало: «Мы сегодня им предоставляем свободу». Я своим ушам не поверил. Иван тоже. Поняли, что это правда, только, когда солдаты-охранники начали нас поздравлять». Через несколько дней пленников посадили на старенькой двухмоторный самолет Си-47, который вместе с представителем Международного Красного креста доктором Смитом из ЮАР и двумя его помощниками из Женевы перевез их в оккупированную ЮАР Намибию. Оттуда – в ЮАР на секретную базу ВВС. Затем советских летчиков вместе с доброй сотней пленных солдат и офицеров ангольской правительственной армии – ФАПЛА, посадили на самолет Си-147 «Геркулес» ВВС ЮАР и отправили в Лусаку, столицу соседней с Анголой страны, Замбии. В самолете Моллаев и Чернецкий познакомились с коллегой по несчастью — советским прапорщиком Николаем Пестрецовым, и еще одним пленником, кубинским офицером, которых, также готовили к обмену. Камиль Моллаев вспоминает: «В Замбии, после посадки самолета нас привезли советское посольство в Лусаке. Несмотря на то, что была глубокая ночь, посол не спал. Встретил хорошо, крепко нас обнял, поздравил с освобождением и, видя, что мы нервничаем, успокоил: «Вы мужественно перенесли все невзгоды и испытания, вели себя достойно, мы знали каждый ваш шаг, каждое ваше движение, наша разведка работала четко. Живите спокойно, работайте, к вам никаких претензий, вы представлены к высокой правительственной награде». 21 ноября из Луанды прибыл самолет Аэрофлота, который забрал Камиля Моллаева, Ивана Чернецкого, и советского прапорщика Николая Пестрецова. В отличие от советских летчиков, два года проведших под конвоем в ангольской саванне, он отсидел в тюрьмах ЮАР (был захвачен с оружием в руках) полтора года… Кто скажет, кому было легче?

В Москве  Моллаев пришел в ЦК КПСС, где сдавал перед отъездом свой партийный билет. Там повторили все, что сказал посол СССР в Замбии. Претензий не было, как, впрочем, и особой теплоты в общении. Вернули партийный билет. Сказали, работайте спокойно. Но, бурные события, происходящие в СССР не дали этому осуществиться. Как думает сам Моллаев, последняя журналистка, склонявшая его к измене, в какой-то степени, наверное, была права. «Позже, меня несколько раз спрашивали:  ты не жалеешь, что не согласился жить в другой стране, сейчас был бы богатейшим человеком, ни в чём бы не нуждался. Отвечал – нисколько. И, это правда. У меня всегда на устах слова из песни о журавлёнке, которую помнил всегда ( хотя не помню ни автора строк, ни композитора):  когда стая журавлей летела в тёплые края, молодой журавель сказал старому, опытному вожаку, смотри какая земля, тепло, кругом лягушки, давай остановимся и будем здесь жить навсегда, зачем летать туда-сюда. На что вожак ответил: «хоть та земля теплей, а Родина милей. Милей, запомни это слово журавлёнок».

К ордену Дружбы народов К. Моллаева и его коллегу представлял посол СССР в Анголе Вадим Логинов, а утвердил представление первый заместитель министра Гражданской авиации. В представлении было написано: — «за время пребывания в плену проявил лучшие качества советского человека, держался с честью и достоинством. За самоотверженный труд и мужество, проявленные при выполнении интернационального долга в Анголе при полетах в районы со сложной военно-политической обстановкой».

Для вручения награды, Камиля вызвали в Президиум Верховного Совета Дагестана. Церемония происходила в июле 1983 года. Вручал, достойную награду Председатель Президиум А. Умалатов. Камиль помнит, что были теплые слова, но не более. Как рядовой случай. Следом вручали награды рыбаку, за рекордные выловы, чабану, спасшему отару в горах от волков.

Камиль не обиделся, но получив орден, быстро ушел. Восстановился на летной работе, скрыв полученную в Анголе травму позвоночника. Летал восемь лет — на самолётах Ан-24, Ан-26. затем переучился на второго пилота лайнера Ту-154. Стажировался во Внуково, с перспективой на командира корабля Ту-154. Но не суждено было этому сбыться. После прохождения календарной, очередной годовой строгой медицинской комиссии, вдруг обнаружили у летчика сбой сердечного ритма. Моллаев был комиссован с лётной работы по состоянию здоровья.

После освобождения была долгая борьба с бюрократами, десятки писем в разные инстанции о признании Камиля ветераном боевых действий. К кому он только не обращался с просьбой подтвердить свое участие в боевых действиях в Анголе! Но, следовали ответы: от «гражданским не положено и мы Вас туда не посылали» до «предоставьте документы, свидетелей, что выполняли боевую задачу и были во вражеском плену». Камиль писал и российскому президенту, и премьеру: «Не нужны мне льготы от этого удостоверения, они у меня есть, я ветеран труда, но пусть меня греет эта корочка». Наконец, спустя 29 лет в ноябре 2009 г. раздался звонок из Москвы, из Росавиации — приезжайте, получите удостоверение Ветерана боевых действий. Своим ушам не поверил. 20 декабря 2009 года Камиль получил, наконец, заслуженную корочку.