Год с лишним назад в «Солдате удачи» (№ 2/2004) был опубликован материал «До после победы» Михаила Слинкина-младшего, рассказывавший о начале афганских событий, вводе советских войск в эту страну. Сегодня же автор, работавший в то время в Кабуле переводчиком, повествует о том, что происходило в афганской столице в первые дни после переворота.
«Золотое» бревно
Утро 28 декабря 1979 года. Дворцовый комплекс Делькуша в центре Кабула – расположение советского десантного полка. Вчерашний банкетный стол, над которым немало потрудились полковые повара, остался нетронутым, но должен быть востребован непременно, если не афганцами, для которых он собственно и готовился с коварным намерением сломить их волю к сопротивлению секретным русским оружием – водкой, то хотя бы усталой и голодной победившей стороной. Прогноз точен: прибегает посыльный от командира полка и приглашает от его имени отобедать часов в двенадцать. Не пропадать же харчам! Принимаем приглашение с благодарностью и, разбившись на две очереди, ждем назначенного часа.
Ночь прошла без сна. Организм поэтому требует время от времени встряски, чтобы не впасть где-нибудь в забытье. Чаще чем обычно выхожу во двор покурить на легком морозце, прогнать сон и заодно оценить обстановку. Все вроде бы спокойно: подопечные афганцы ведут себя смирно, стрельбы в городе нет, погода отличная. Командир и замполит афганского зенитного дивизиона, правда, носа не кажут из своих кабинетов. Но это уже несущественно. Дело сделано, и, сколько бы они ни дулись, их время ушло безвозвратно.
Идиллическую картину нарушает группа взволнованных чем-то афганских солдат. Обступают и наперебой начинают жаловаться, как родному:
– Украли… они… дерево! Только что было, а сейчас нет!
– Какое дерево? – спрашиваю.
– Наше! Дрова. Много!
– Разберемся, – говорю и иду вслед за ними.
Показывают на место, где еще вчера лежало толстое в полтора обхвата корявое бревно метров пяти длиной. Бревна нет, но за угол ведет глубокая борозда не иначе как от него. Идем по следу и упираемся в распаренного десантника в тельняшке, орудующего топором, буквально отколупывающего куски древесины от искомого бревна, распилить которое, видимо, нечем.
– Где Саша? Командир то есть, – спрашиваю его строгим голосом в расчете на афганцев, жаждущих заступничества и справедливости.
Кивает на дверь. Вхожу, оставив солдат снаружи, и долго объясняю удивленному старлею, что дрова здесь просто так валяться не могут, потому что стоят очень дорого. Привожу для примера цену за кило, сопоставив ее со стоимостью килограмма риса – одного из основных продуктов питания в стране.
– Ну-у, – Саша недоуменно чешет затылок, прикидывая, сколько же может стоить это неподъемное бревно, – сейчас заведем БМД и оттащим обратно.
Инцидент исчерпан. Довольные афганцы вприпрыжку бегут искать поваров и оповещать сослуживцев, что пищу будет на чем приготовить.
Да здравствует «огненная вода»!
Полдень. В составе первой очереди иду на обед в Делькуша. Стол ломится от закусок и водки. Положим, хлеб, масло, консервы рыбные, мясные – это понятно, а вот откуда та же водочка, колбаска, огурчики?.. «Однако неважно, – думаю, – главное, что десантники молодцы: не только бойцы хорошие, но еще и хозяева знатные».
Подают горячий борщ в алюминиевой миске, водку разливают в большие кружки из того же материала. И хотя она плещется вроде бы на донышке, одним глотком выпить «огненную воду» не получается, приходится делать минимум три. К концу обеда замечаю, что выпил почти бутылку: норма тогда немыслимая для меня. Но хмеля нет. Видно нервы еще не отпустили.
Возвращаюсь в дворцовый комплекс Арк. К нам сажают роту десантников, потом еще одну. Радуемся пополнению, доведшему соотношение сил с одного к двадцати до вполне приличного – один к двум. Но забот у меня прибавляется. Притирка афганцев к советским и наоборот идет не всегда гладко. «Бесхозное» бревно снова и снова пытаются прибрать, зацепив за БМД. Откуда-то появляется дворцовый «завхоз» и начинает жаловаться, что из гаража исчез представительский «Мерседес» с кондиционером.
В полной уверенности отсылаю его искать пропажу к афганцам. Ну, бревно наши по недомыслию, а точнее – незнанию местных реалий еще могут взять, а вот «Мерседес» ни на растопку не годен, ни в БМД его не спрячешь.
Отзывают зенитовцев – ребят из группы «Зенит», с которыми мы были вместе в последнее время. Тепло провожаем их. Один из них – Олег советует на прощание:
– Верти дырку на куртке!
– Зачем? – удивляюсь.
– Как зачем? За такие дела ордена дают.
Млею, но благоразумно воздерживаюсь от порчи одежды. И правильно делаю: вставлять в дырку в итоге оказалось нечего.
Новые знакомства
Вслед за батальоном связи и зенитным дивизионом во дворец Арк перемещается штаб афганского Центрального армейского корпуса (ЦАК). Конечно же не в парадные апартаменты, но и не в самое плохое здание за казармами гвардии, над которым высится башенка с часами. «Переезжаем» с Анатолием Андреевичем – советником начальника связи корпуса, в определенное советникам помещение. Весь коллектив в сборе, подтягиваются и афганские штабисты. Представляют нового командира корпуса майора Халилуллу[1] – высокого, с побитым оспой лицом и дергающимися щеками офицера. Это последствия заключения: как «участник парчамистского заговора» он был арестован в прошлом году и лишь сейчас освобожден из тюрьмы.
Обхожу помещения штаба и в одном из них натыкаюсь на другого бывшего политзаключенного – высокого, атлетически сложенного человека, заканчивающего переодевание в военную форму. Здороваюсь и вежливо интересуюсь, кто он.
– Начальник штаба корпуса Нурулхак Олуми[2], – отвечает.
– Много хорошего слышал о вас, – говорю, – в том числе и от отца. Он с вами работал на курсах «А» в 60-е годы.
Нурулхак спрашивает мою фамилию. Когда называю ее, сразу вспоминает отца. Так и познакомились, точнее, возобновили знакомство: Нурулхак, как оказалось, помнил меня еще совсем маленьким. С ним, в отличие от Халилуллы, никогда не перешагивавшего планку официальных отношений, впредь всегда общались просто и относились друг к другу доверительно.
Телефонный звонок. Поднимаю трубку. Женский голос спрашивает начальника штаба корпуса. Прошу подождать и иду звать Нурулхака. Тот говорит минуту и в недоумении кладет трубку: «Ошиблись. Не меня». Звонок, тот же тревожный голос: «Начальника штаба, пожалуйста!» Иду, зову. Та же история. Третий звонок… Нурулхак кладет трубку. Я уже все понял, прошу его: «Это жена прежнего начальника штаба полковника Шах-Заде. Будет звонить, скажи ей сам, что муж убит. Я не смогу…»
Вспомнилось, как в начале декабря Шах-Заде пригласил нас к себе в гости. Новая квартира в микрорайоне, немного мебели, скромное угощение – чай, печенье, сладости. Кругом дети от мала до велика. Носятся по квартире и внимания на гостей не обращают. Говорю Шах-Заде: «Ты, оказывается, счастливый отец! Сколько у тебя всего детишек-то?»
– Да сын у меня один, – отвечает и окликает жену, очень красивую, по-восточному так ни разу и не присевшую с гостями женщину. Та приводит, отловив где-то в коридоре, парнишку лет десяти и, положив ему руки на плечи, придерживая, чтобы не сбежал, показывает нам. Видим, вылитый Шах-Заде, только маленький – такой же черноглазый, носатый и веселый.
– А остальные детишки, – спрашиваю, – соседские?
– Нет, – отвечает Шах-Заде. – Это дети погибших товарищей. На улице их ведь не оставишь, поэтому к себе забираем…
Бесплатная экскурсия
Воспоминания прерывает завхоз-дворецкий, явившийся с новой жалобой: из апартаментов пропало дорогое ружье. Надо пойти разобраться. Прошу у начштаба одного из офицеров, по слухам хорошо знающего дворец, и иду на бесплатную экскурсию. Прежде в этой части дворцового комплекса был всего один раз: сразу после апрельской революции 1978 года ворота распахнули для посетителей, чтобы народ мог посмотреть, как жили прежние правители. На газоне на всеобщее обозрение расстелили залитые кровью ковры, на которых разыгралась финальная сцена революционной драмы: пришедший к президенту Мохаммаду Дауду[3] с ультиматумом офицер батальона командос Имамуддин[4] был ранен им и сопровождавшие его солдаты открыли ответный огонь. Дауд, его брат Наим, несколько других членов семьи и министров были убиты. Правда, тогда во внутренние помещения, где произошла перестрелка, зевак не допускали.
Обходим стоящую внутри дворцового комплекса массивную круглую башню. Гиды поясняют: «Здесь был зиндан». Действительно, у основания по окружности расположены узкие вертикальные щели – окошки подземелья, где содержались заключенные.
Проходим через незапертую дверь во внутренний дворик, потом в заброшенную дворцовую мечеть. Она, похоже, использовалась как-то странно. В закутках обнаруживаем детские кроватки, тряпки, игрушки, россыпи каких-то бумаг и фотографий. Поднимаю одну: король Захир Шах[5] в свитере с роскошной блондинкой скандинавского типа. Надо полагать на отдыхе от дел государственных. Другая неофициальная фотография экс-монарха уже с брюнеткой: та тоже недурна.
Идем дальше. «Эти помещения в начале века строились как гарем, но в последнее время не использовались по назначению, – объясняют сопровождающие. – Вот библиотека, дальше на втором этаже личные апартаменты главы государства, внизу деловые помещения и зал приемов». От первого этажа – официальной части здания – наш провожатый ключей не захватил, к тому же двери опечатаны, поэтому поднимаемся с черного хода на второй этаж. «Вот здесь и висело ружье» – суетится завхоз-дворецкий, указывая на стену в гостиной. Что-то все меньше и меньше я ему верю.
Обходим личные апартаменты Амина. Особой роскоши не видно, но ковры, китайские напольные вазы, усыпанные бирюзой и лазуритом их индийские аналоги, телефонные аппараты, исполненные в стиле «ретро», похоже, из слоновой кости и другие «безделушки» стоят немалых денег. Замечаю, что в покоях кто-то (не сам ли Амин?) широко погулял недельку-две назад: в ванной комнате, богато отделанной мрамором, разбросано множество элементов интимного женского туалета; в коридоре ящики с пустыми бутылками из под кока-колы и фанты; в спальне неприбранная постель, на которой поверх скомканного одеяла валяется пустая бутылка «Русского бальзама» с тремя богатырями Васнецова на наклейке. Начинаю понимать, что завхоз – пройдоха и лентяй в придачу. Вместо того чтобы кричать «Держи вора!», навел бы лучше порядок в своем заведовании…
Вслух, однако, советую завхозу закрыть и опечатать так же, как дверь с парадного фасада, и ту, через которую мы пришли, и попросить комкора об охране. Последнее замечание он пропускает мимо ушей, подтверждая мою догадку, что не очень то заинтересован в порядке и в сохранности порученного ему имущества. Главное, чтобы свалить собственные грехи было на кого.
Заработало телевидение. Главная тема, как и в радиопередачах, – свержение «антинародного, диктаторского режима Амина патриотическим и здоровым большинством НДПА, Революционного совета и вооруженных сил ДРА». «Средства массовой информации – великое дело, – думаю, – еще день-два, неделька такой пропаганды и комар носа не подточит, все будут горды собственными «здоровыми» силами, свергнувшими ненавистного тирана». Когда на экране появляется Нур Мухаммад Тараки, основатель партии и первый руководитель демократического Афганистана, убитый по приказу Амина 8 октября этого года, в столовой, где установлен телевизор, все встают, аплодируют, на глазах у многих слезы.
«Нас атакуют!»
Вечером начинается пальба. Бежим с Андреичем разбираться. Со стороны Делькуша стреляют по направлению прежнего здания штаба ЦАК. В Делькуша наши, напротив тоже. «Сдурели, что ли?» – не может скрыть досады Андреич. Но перестрелка разгорается, трассеры роятся сотнями, потом тысячами, пересекаясь в воздухе и расцвечивая темную ночь, словно новогодний фейерверк. Зашевелились наши роты. Командиры и десантники с пулеметами пытаются прорваться на занятый афганцами второй этаж, начинают где-то урчать двигатели БМД. Это уже серьезно. Если и мы начнем палить с третьей стороны, то в этой карусели потерь не избежать. Мечемся среди десантников, пытаясь объяснить им, что это недоразумение или провокация, хватаем за руки, за оружие, кричим. Андреич – все больше матом. Наконец соображаем, что связь-то у нас с командованием полка в Делькуша уже есть. Надо объяснить, что стреляют они по своим. Андреич отправляет меня к телефону. Бегу между машин и, поскользнувшись, растягиваюсь на подмерзшей земле как раз в тот момент, когда сзади кто-то все же полоснул очередью в нашу сторону. Из карманов просыпаются патроны, сигареты, спички, далеко вперед скользит по льду граната. Надо подбирать. Стыдливо оглядываюсь, сидя на корточках: не видел ли кто моего позора?
В комнате советников перед блюдом плова спокойно сидит наш старший – полковник Аристов Анатолий Анатольевич. Увидев меня, указывает на плов:
– Поешь…
– Позвонить нужно, – говорю, – в полк.
– Позвонил уже. Сейчас доложат выше, и командование дивизии успокоит и тех и других.
Загипнотизированный его спокойствием сажусь за стол, беру ложку, успеваю даже зачерпнуть плова. Влетает взъерошенный Андреич и на секунду немеет от моего хамского, неуместного в такой обстановке вида с полной ложкой плова в руке. Дар речи возвращается к нему довольно быстро: «Так твою растак! Прохлаждаешься?» Далее следуют нелестные эпитеты и жест рукой, означающий «За мной!» Бросаю в сердцах ложку и бегу за Андреичем, пулей выскочившим из комнаты, несмотря на предложение старшего поесть плова, пока тот не остыл.
Продолжаем где уговорами, где криком придерживать десантников, чтобы не стрельнули ненароком. Главный аргумент: «По вам-то не стреляют!» Минут через тридцать-сорок перестрелка затихает.
Как потом выяснилось, по дороге проезжала патрульная машина царандоя, остановилась, кто-то вышел из нее, раздался выстрел, то ли случайный, то ли умышленный. «Ответили» с одной стороны, потом с другой, и началось: «Нас атакуют!» К счастью, в результате почти часового «боя» только двое раненых: одному на голову упала горячая пуля, другому поцарапало руку, когда потянулся за автоматом, оставленным на подоконнике. Даже бойцы царандоя, пролежавшие все это время в придорожной канаве под перекрестным огнем, остались целы и невредимы.
Ночь, хотя и не столь тревожная, чем предыдущая, проходит опять без сна. Да и спать-то негде. Переезд штаба ЦАК во дворец приостановлен. Догадываемся почему. Дворец Арк, или, как его величают после апрельской революции, Хане-йе хальк[6], вновь будет резиденцией главы государства. Тадж-бек во время штурма сильно пострадал.
Во дворце Тадж-бек
В этом воочию убеждаемся на следующий день, когда направляемся с Андреичем и командиром корпусного батальона связи Абдул-Сабуром оценить предложенный для очередной передислокации батальона военный городок, расположенный недалеко от района Дар-уль-аман. Поднимаемся из любопытства к дворцу Тадж-бек, договариваемся с охраной, которая неохотно соглашается пустить внутрь. Еще снаружи видно, что правое крыло дворца пострадало гораздо больше левого: оконные проемы, прежде прямоугольные, превращены огнем крупнокалиберных пулеметов в неправильной формы овалы; закопченные стены свидетельствуют, что крыло горело.
Входим. Парадная лестница завалена стреляными гильзами. Вот кучка гильз от автомата АК-74, их у афганцев еще нет, значит, стреляли наши. Вот гильзы калибра 7,62 от АКМа – отстреливались оборонявшиеся. У входа в коридор второго этажа гильзы вперемешку: выбили, сами заняли позиции. В правом крыле разнесено все. С потолков и стен стесана штукатурка, под ногами битые кирпичи, гильзы, сплющенные пули от стрелкового оружия и сохранившие форму стальные стержни от пуль крупнокалиберных пулеметов. Довершал разрушение огонь. Кашляем от остатков едкой гари.
В левом крыле разрушений нет, но двери выворочены, кругом пулевые отметины, под ногами на мягком покрытии битое стекло и рассыпавшиеся хрустальные висюльки от многочисленных люстр и светильников. В парадном зале у разбитых окон кучи гильз, мебель частью перевернута, частью пробита и испорчена. Где-то здесь погиб врач, полковник Кузнеченков Виктор Петрович, вызванный во дворец 27 декабря, чтобы оказать помощь «отравившимся» за обедом Амину, членам его семьи и гостям.
Поднимаемся выше. Дверь в личные покои Амина цела, хотя и пробита в нескольких местах, но заперта на ключ. Спускаемся на первый этаж не по парадной лестнице, а по ступенькам, ведущим к кухне. Внизу все пространство под лестницей залито кровью, в которой запеклись обрывки верхней одежды и тельняшек, гильзы и вырванные взрывами гранат куски штукатурки. Осторожно проходим в кухню, видим груды искореженной, пробитой осколками и пулями нержавеющей стали – все, что осталось от ее дорогого европейского оборудования. Врывались, получается, во дворец не только с парадного фасада, но и с тыльной стороны здания, через кухню и «черный ход». Сколько здесь человек погибло и было ранено, трудно даже представить.
В машине, возвращаясь в Арк, молчим. Проезжая мимо советского посольства, думаем, похоже, об одном и том же: о десятках убитых и, наверное, сотнях раненых, лежащих в посольской больнице.
Не ждали…
В штабе с Аристовым о чем-то недолго беседует комдив 103-й воздушно-десантной дивизии, потом просит показать ему и сопровождающим офицерам дворец. Аристов кивает на меня. Посылаем за дворецким с ключами. Его не находят.
Веду, обещая показать все, что не заперто. Через калитку в стене проникаем во внутренний дворик, осматриваем мечеть, потом здание гарема и библиотеки. Желая доказать, что больше смотреть нечего, поднимаюсь с ними по лестнице черного хода на второй этаж к двери, закрытой при мне изнутри на ключ и заклеенной бумажкой с печатью завхозом-дворецким. Стекло двери выдавлено, ключ торчит в замочной скважине изнутри. Дергаю за ручку, дверь не заперта.
Идем по длинному коридору. Первая дверь слева, помню, – в ванную комнату. Оттуда доносится шум воды и довольное фырканье. Открываю дверь и отступаю в сторону, чтобы комдив полюбовался прекрасной отделкой помещения. Полковник застывает в дверном проеме. Под душем явно испытывающий неземное удовольствие голый человек смывает мыльную пену с волос, второй, полуголый, елозит по выложенному мраморной плиткой полу, оттирая щеткой мокрые офицерские галифе. Замечаю на вешалке гимнастерку, на которой погоны в один просвет. Офицер под душем открывает глаза, меняется в лице и делает попытку лихо – пятки вместе, носки врозь – отдать честь. Солдат вскакивает и следует доброму примеру офицера. Этим немая часть мизансцены «Не ждали» заканчивается.
Следующая часть мизансцены – гневный монолог. Провинившиеся с глубоким вниманием выслушивают все, что о них думает высокое начальство, поддакивая «Есть!», когда комдив переходит от описательной к приказной части разноса. Мне жалко и лейтенанта, и солдата, таких же усталых и грязных, как и я. Но за державу тоже обидно: вломились без спросу в королевский дворец, чтобы помыться, а тут чуть ли не каждый день «мерседесы» пропадают, которые так и норовят на нас повесить. Комдив дает подчиненным 45 секунд, чтобы одеться и покинуть помещение.
Следуем дальше, туда, где коридор раздваивается. Слышу слева какой-то подозрительный шорох. Шепчу комдиву:
– Вы идите прямо, громко идите, а я посмотрю, что слева происходит.
Ступаю тихо и вынимаю на всякий случай пистолет. Впереди, прижавшись к стене, ни жив ни мертв стоит солдатик: до него, видимо, долетели отголоски монолога комдива. Прячу пистолет и жду. Солдат вдруг хватает валяющийся на полу веник. Отбиваться им, что ли, решил? Из-за угла появляется комдив, солдат вытягивается в струнку, полковник багровеет:
– Что! Что вы здесь делаете?
Солдат мнется, опускает глаза, замечает веник в своей руке и, вскинув подбородок, выпаливает разом:
– Уборкой занимаюсь, товарищ полковник!
– Что? – в полном недоумении тянет отработанным командным голосом комдив. – Кто послал?
И, не дожидаясь ответа:
– Вон отсюда!
Идем досматривать дворец. Комдив интересуется, сколько могут стоить предметы обстановки и прочие безделицы. Говорю, что ковры, по которым мы ступаем, чем старее, тем дороже, а многие вещи вообще не поддаются оценке, например старинные фолианты в библиотеке. «Вообще, – высказываю предположение, – все, что здесь осталось и не растащено прежними правителями и их слугами, скорее всего, представляет собой национальное – историческое и культурное – достояние и поэтому цены не имеет».
Комдив надолго умолкает. Когда заканчиваем экскурсию, быстро прощается и уходит. До меня долетают только обрывки его указаний сопровождающим: «Построить… строго предупредить… закрыть и опечатать… выставить охрану».
Афганский прием
Вечером афганцы устраивают прием для наших военных. Повод – наступающий новый год, цель – ближе познакомить офицеров двух стран, снять взаимное напряжение. Здесь, похоже, афганские политработники опередили своих советских «учителей» не на шаг, а на целых десять. Только с начала февраля следующего года наши поставили на поток организацию взаимных посещений и проведение совместного досуга с афганскими товарищами. Кстати, на одном из таких мероприятий, я попал в весьма интересное положение.
Заявляется к нам майор-спецпропагандист из штаба 40-й армии с просьбой выделить переводчика, лекцию прочитать.
– Когда лекция-то?
– Через полчаса.
– А время на подготовку?
– Ну, не рассчитали.
Аристов выразительно смотрит на меня: «Выручай!» Уже в машине спрашиваю:
– Где читаем лекцию?
– В зенитном дивизионе ЦАК.
Настораживаюсь:
– На какую тему?
– Миролюбивая внешняя политика Советского Союза.
Приехали. Встречают командир и замполит. Не сняли еще, прежние. Поднимаемся на трибуну. Перевожу вслед за лектором. Тот доходит до того места, где в красках расписываются принципы мирного сосуществования, с пафосом говорит: «Советский Союз никогда, ни при каких обстоятельствах не вмешивается во внутренние дела суверенных государств». Перевожу. Замполит не сводит с меня глаз и улыбается криво, вспоминая, наверное, как дрыгал ногами, когда мы с «зенитовцем» Олегом сунули его головой в люк БМД, как только он захотел оказать сопротивление в первые минуты событий 27 декабря…
На прием иду в составе второй очереди. В парадном зале дворца (попал и туда наконец-то!) шумно идет неформальное общение уже без общих тостов за советско-афганскую дружбу и здравиц в честь славных руководителей братских стран. Многие офицеры, преодолев после трех-пяти рюмок смущение, переговариваются с афганцами без переводчика. «Это хорошо, – думаю. – Когда есть контакт без посредника, сыт и доволен переводчик – я в данном случае». Поглазел на помещение, поел немного и потихоньку пошел восвояси: трепать языком – это моя работа, а от нее и отдыхать нужно.
С Новым годом!
Опять ночь без сна. Весь следующий день суета: десантники обосновываются в выделенных помещениях, просят помочь с мебелью. Нужны койки, столы, стульев немного, хотя бы на время. Бегаю целый день с хозяйственниками то к афганским командирам, то к дворцовым чинушам, помогая собирать по крохам разнообразное движимое имущество на целый полк.
К вечеру ног под собой не чую. Сижу в помещении советников и вспоминаю, ел ли я хоть что-нибудь за весь день или нет: «Точно, не ел. Только десантники квасом угостили. Откуда у них квас? Непонятно». Прибегает посыльный от начальника штаба, просит подойти на минуту. Прихожу. Нурулхак спрашивает, все ли советники в сборе. Отвечаю, что все. Говорит: «Сейчас зайдем к вам вместе с комкором. Ждите!»
Минут через десять в нашей комнате появляются Халилулла и Нурулхак с умильными улыбками на лицах, вслед за ними солдаты торжественно вносят несколько картонных коробок, перевязанных цветными ленточками. Ощущение такое, что сейчас командование корпуса в сопровождении хора солдат затянет: «В лесу родилась елочка…» Но Халилулла берет себя в руки и, кратко обрисовав «роль и место великого северного соседа в продвижении нового этапа Апрельской революции, знаменующего собой поворот от периода заблуждений и тирании к подлинной демократии и народовластию в Афганистане», поздравляет нас с наступающим Новым годом. Такого не ждали, но признательны и немного растроганы. Сбивчиво благодарим.
Афганцы удаляются. Открываем коробки: американские сигареты, бренди местного производства под названием «Нерон». Всего с избытком. Большую часть сигарет делим, выходит по четыре с лишним блока на брата. Спиртное идет в представительский фонд коллектива. Старший лишь разрешает взять каждому по бутылке, да и то только тогда, когда будет первая побывка, т.е. поездка домой. На работе сухой закон. Даже не проверяем качество напитка.
Мучает вопрос: «Откуда взялись эти роскошные презенты?» Вскоре все объясняется довольно просто: на задворках территории дворца проводили обыск в домике кого-то из родственников Амина. Там и напали на закрома семьи. Вот непьющие по определению афганцы и решили поделиться добытыми трофеями со своими пьющими собратьями по оружию.
Опять бессонная ночь, потом утро, день, и какой – 31 декабря 1979 года. Все как в тумане: переговоры, беготня, разбирательства. Как только ненадолго остаюсь без дела, клонит в сон, а сквозь дремоту время от времени посещает горькая мысль: «Новый год на носу, а о нас вроде как забыли». Нет, не забыли! В 21.00 команда: половину коллектива отправить на отдых до утра, вторую – с 9.00 до 21.00 1 января. Быстро тянем спички. Мне везет. Засовываю в карман бутылку «Нерона», под мышку – блок сигарет и в машину. До дома езды минут семь. Спешившись почти на ходу, залетаю в дукан, хватаю рубашку и смену белья, расплачиваюсь, не требуя сдачи, время дорого, и домой.
Слишком быстрый переход от войны к миру чреват временной потерей рассудка. Мозг отказывается воспринимать то, что видят очи: дам в вечерних туалетах, слегка пьяных джентльменов, моих коллег-переводчиков в «тройках» из добротной английской шерсти, искусственную елку, гирлянды, шампанское. Прихожу в чувство от тонкого аромата духов, соображая, каким же диссонансом с ним является исходящий от меня абы где спавшего и не мывшегося много дней запах. Вижу среди прекрасной половины общества Любу Геновски: к ней я отношусь очень нежно и даже дышать при ней стесняюсь, а уж вести светскую беседу – тем более. Говорит она на родном болгарском, еще на английском, а я ни в болгарском, ни в английском ни бум-бум. Люба улыбается мне, даря надежду и окончательно возвращая рассудок.
Быстро ставлю бутылку на стол, с извинениями хватаю с вешалки костюм и в душ. В 21.45 помытый, побритый и даже надушенный возвращаюсь в общество. Танцую с Любой затаив дыхание, молча. Время останавливается. Но вот опять пошло. С 23.00 комендантский час, осталось всего 20 минут. Надеваю плащ, под него на длинном ремне вешаю валявшийся в шкафу АКС. Провожаем девушек домой: сдаем с рук на руки родителям. В городе постреливают. Товарищ Иван предлагает зайти в один дом, где его ждут. Успеваем заскочить в нужный подъезд до начала комендантского часа.
Очень советский новогодний стол: шампанское, водка, салат «Оливье», сыр, копченая колбаска, селедочка… Садимся, провожаем старый год, встречаем новый сначала в 24.00 по местному времени. Потом, включив радио, ждем. Кремлевские куранты должны пробить московскую полночь через полтора часа. Держусь изо всех сил. Дождался. С двенадцатым ударом, успев все же поставить на стол бокал с шампанским, остатками сознания фиксирую свое падение в салат и дружескую услугу Ивана, не давшего завершить полет звонким шлепком приземления…
Открываю глаза. Незнакомая комната, чужая постель, на которой я лежу одетым. Женщина что-то пишет при свете настольной лампы. «Ах да, – соображаю, – одна из тех, что была за столом. Который час?» – «Три». Встаю, беру плащ, автомат и, хотя чувствую себя после полутора часов сна в мягкой постели таким свежим и бодрым, каким не был все последние дни, иду, несмотря на комендантский час, домой с единственной мыслью: «До девяти утра еще шесть часов, пять из них, целых пять часов, можно поспать…»
П Р И М Е Ч А Н И Я
[1] Халилулла – род. в 1944 г. Член НДПА (фракция Парчам). В 1978 г. командовал 88-й артиллерийской бригадой. Арестован в июле 1978 г.: представители фракции Хальк, помимо обвинений в антиправительственном заговоре, вменяли ему в вину, что его бригада во время Апрельской революции оказала активное сопротивление восставшим войскам. После освобождения в звании майора – командир ЦАК, командующий кабульским гарнизоном. Член ЦК НДПА и Ревсовета. 1981–1982 гг. – учеба в Москве, 1982–1983 – первый зам. министра обороны, 1984–1986 – в резерве управления кадров МО, 1986–1988 – зам. министра обороны по строительству. В мае 1988 г. назначен министром транспорта. Воинское звание – генерал-майор.
[2] Олуми, Нурулхак – член НДПА (фракция Парчам). Военное образование получил в США и СССР. Первый афганский офицер, самостоятельно преподававший баллистику на офицерских курсах «А». С 1985 г. – генерал-губернатор провинции Кандагар и одновременно командир 2-го армейского корпуса. Воинское звание – генерал-лейтенант.
[3] Мохаммад Дауд – род. в 1909 г. Его отец был сводным братом короля Надир Шаха. В 1953–1963 гг. – премьер-министр Афганистана. В 1973 г. сверг короля Захир Шаха и провозгласил себя главой государства.
[4] Имамуддин – член НДПА (фракция Хальк). В 1978 – младший офицер. В 1979 г. – командир учебного полка, дислоцированного в д. Чахар-Асийаб к югу от Кабула. В конце 80-х гг. – начальник оперативного управления министерства обороны. Воинское звание – генерал-полковник.
[5] Мохаммад Захир Шах – род. в 1914 г. Сын короля Надир Шаха. С 8 ноября 1933 по 17 июля 1973 г. – король Афганистана. Правление Захир Шаха отличалось относительным демократизмом, поступательным развитием страны, укреплением экономических и военных связей с СССР. Отстранен от власти Мохаммадом Даудом в 1973 г., с тех пор живет в Италии.
[6] Хане-йе хальк (дари) – дом народа.
Михаил Слинкин-младший
Фото из архива автора